С точки зрения математической «настоящее время» — некий неумолимо малый, практически отсутствующий во времени интервал. Ну, сами судите – секунду назад уже прошлое, секунду вперёд уже будущее. А настоящему где быть, если и секунда тоже делится на прошлое и будущее?
Но в обыденной жизни мы не пытаемся поймать неумолимо краткий миг. В обыденной жизни мы называет «настоящим временем», между прошлым и будущим, какой-то неопределённый отрезок времени, промежуток, главное отличительное качество которого – вменяемая ему неизменность.
Не то, чтобы в этом интервале «настоящего» совсем ничего не происходило, но происходящими в нём мелкими переменами мы считаем себя вправе пренебречь.
Таким образом, в реальной жизни настоящее – это не тот неуловимый миг между прошлым и будущим, как в песне. Реальное настоящее время – это состояние принятое нами, определяемое нами как неизменное.
Математическая величина его может быть очень разной. Например, несколько часов я провёл с друзьями в ресторане. Пока мы там сидели – это было «сейчас». Как вышли – стало прошлым.
Поскольку главное в настоящем времени – приписываемая ему неизменность, то настоящий момент может длиться и несколько дней, и несколько лет. Потом какое-то значимое событие отсекает время, списывает прошлое в архив.
Тогда, например, появляется «прошлое царствие». А до того, получается, оно было настоящим? Ну да… Математически неточно, но исторически – вполне точно. Ныне длящееся царствие воспринимается, как настоящее, «наше» время. Окончившееся смертью самодержца – становится прошедшим.
С точки зрения социально-экономической это вступление очень важно, потому что оно помогает нам в анализе разделить СТАТИКУ и ДИНАМИКУ общественной жизни.
Одна из основных хитростей буржуазной пропаганды – брать жизнь в статике, вырывать из киноленты кадры, вставлять их в рамки и выдавать за самодостаточные картины. Например, чеховские интеллигенты или тургеневские дворяне вызывают огромную симпатию, потому что нам их показывают в статике. Некое их общественное положение уже сложилось, и оно сложилось за кадром. Нам их показывают в готовом виде, при этом они милы, образованы, гуманны, человеколюбивы, романтичны, они занимаются симпатичными делами. Они любят и поют, развлекаются невинными шутками и играми, танцуют на балах, читают книги, философствуют и т. п.
И в какой-то момент такой дурачок, как я (в молодости) испытывает «момент проникновения», иллюзию сопричастности к этим людям. Статическая картина распахнута для зрителя, вбирает его в себя. Входя к её героям, ты легко находишь себе место среди них, понимаешь, насколько с ними совместим, насколько много у тебя с ними общего.
Писатель А. Леонидов заострял внимание своих читателей на том, что
«…людоед отличается от нормальных людей только тем, что ест людей, а в остальном, по большому счёту, ничем. У него, как и у тебя, есть мама, он, как и ты, может уметь играть на гитаре, он, как и ты, может любить чтение или театр. И если удалить из твоего внимания те моменты, когда он жрёт человечину, то в оставшееся время он предстанет вполне славным парнем, своим в доску».
Легко забыть (особенно если навязчиво не напоминают), что чеховский интеллигент, такой душка и паинька, ходит в хорошей обуви в стране, в которой 9/10 ходят в лаптях. Он носит в кармане часы, которых 9/10 населения в жизни ни разу в руках не держали. Его костюм, делающий его таким привлекательным, пошит у портного, в стране, где 9\10 населения ходят в домотканых рубищах…
То есть парень очень даже умеет «работать локтями», выгрызая себе сладкий куш – или кто-то за него, очень ему симпатизирующий. В такой ситуации отбоярится словами сочувствия народу – очень дешёвый ход, и жалкий трюк. Обмануть им можно только дурачков – каковым я полжизни прожил.
В иных ситуациях (особенно при феодализме) статика может очень долго тянуться. А динамика – очень долго ждать. Но, если мы не дурачки, то понимаем: динамика, несомненно, была – и несомненно, будет. Когда именно – год назад, или при дедушке – но этот парень (или его предки) свой народ, соплеменников, земляков, соседей по планете изрядно «кинули». Опустили в «лохи» — а сами выползли наверх. Так что знаменитый самовар ставят не сами, а какая-то горничная, о которой нам ничего не известно – «без имени, и в общем, без судьбы».
И если мы не хотим быть дурачками, лошарами – то «кидалово», оставленное за кадром статической картинки не должно нас обманывать иллюзией своего отсутствия. Этот акт «выползания из народа» несомненно, был, и несомненно, был он адски жестоким. А то, что «конкретно сейчас» чеховский миляга «ничего такого» не делает – ну, так ведь и людоед занимается каннибализмом не 24 часа в сутки! Час на трапезу, 23 часа свободны для умилительных, человечных занятий, столь располагающих к нему публику.
На борьбу с капитализмом люди вставали по множеству причин, включая и самые экзотические, но главных причин было две:
— Личное Ничто;
— Общее Ничто.
Личное – идёт от себя. Оно просто и незамысловато, не требует хорошего образования и сильной логики. В какой-то момент ты понимаешь, что тебя «кинули», «развели» — и они ушли жить жизнь, а ты как будто и не рождался.
Когда ты понимаешь личное Ничто – которое тебе предлагают тянуть до конца твоих дней, и передать детям (ибо надо же кому-то быть рабами, не всем же пиршествовать блистательно! ) – рождает тяжёлую, звериную ненависть, зоологическую в основе своей обиду.
Ты перестаёшь воображать себя персонажем их рекламных буклетов, кинематографических сценок об их жизни, и вдруг со щемящим ужасом осознаёшь, что к тебе это всё не относится. Как в песне – «не для меня придёт весна». Не для тебя строят дома, не для тебя продают автомобили, не для тебя работают курорты, не для тебя собираются говорливые интеллектуальные салоны, и т. п.
Твоя ЛИЧНО жизнь – кончена. Ты погребён заживо. О тебе все забыли – потому что никогда и не помнили. Ты – говорящее орудие, двуногий скот, одноразовый дешёвый инструмент, который грубо используют и равнодушно выкинут.
Ненависть – сильное чувство. Ненависть к тем, кто тебя кинул – потом и кидала помещиков и генералов на солдатские штыки. Когда царь раздал винтовки мужицкой массе – попасть к ней в руки стало очень страшно. Я бы и сам себе такого не пожелал: идёшь в костюмчике, при галстуке, а навстречу тебе эта рванина… Но если мы не поймём причин и истоков великой ненависти – мы ничего не поймём в ужасах революции, и обречены все их повторить.
Если холодную ложку поставить в горячий чай, то чай чуть-чуть охладится. Совсем чуть-чуть, ложечка ведь десертная, маленькая! При этом ложка нагреется весьма ощутимо. Потому что горячего чая вокруг много.
Будучи маленькой ложкой в огромном стакане бурлящего кипятка, привилегированные интеллектуалы моментально накалились до исступления.
Всё, что сказали им их глаза и другие органы чувств – то, что «новая жизнь» страшно ухудшила человеческую жизнь. Ничего другого они увидеть не смогли, потому что смотрели со своей кочки, поэтому учёным и советуют «не верить глазам своим», перепроверять ощущения на предмет оптической иллюзии.
Если ты попал в комнату в коммуналке из купеческого особняка, то, разумеется, все твои органы чувств будут криком кричать о «лавине обнищания» и «серой безысходности». Но если ты в точно такую же комнату попал из гнилого угла рабочих бараков, из курной избы, просто из бездомного состояния – то органы чувств скажут совсем иное.
То, что у привилегированных рождало глубокую депрессию (они падали сверху вниз) – у 9/10 населения вызвало столь же масштабную эйфорию, восторг, надежды на светлое завтра. Потому что в эти «унылые коммуналки» 9/10 населения не сверху падали, а снизу всплывали, со дна, вылезали из могилы, где были капитализмом заживо погребены.
И – да: психика у них там, после многих лет погребения заживо, была далеко не «позитивной». Психологически эти люди, нежданно обретя надежду на лучшее будущее, впервые в жизни её ощутив – были очень проблемными, взвинченными, злыми, и жизнь их определялась, по большей части, страхом. Страхом, что этот сон, в который они боялись поверить – вдруг кончится, и опять всё вернётся: и курная изба, и барин, и вечный голод, и вечная нищета, и вечная безысходность. Они тысячи лет им сопутствовали[1] – куда ж теперь вдруг денутся?
Привилегированные этого не поняли: ни лютого страха, ни эйфории новой жизни, вызванной глотком равноправия, выхода из второсортности, у «лапотников». Всё, что «привилегированные» смогли увидеть – о чём страстно и искренне рассказывали, устно и письменно – всестороннее ухудшение быта, развал жизни, крах уютных гнёзд, нищету и голод. Потому что нищета и голод ВПЕРВЫЕ ворвались в прежде изолированную от них жизнь привилегированных… ВПЕРВЫЕ и ужаснули их.
Когда «белые», такие, как И. Ильин, врали Гитлеру, что красная армия слаба, что люди не хотят воевать за людоедский советский строй, за колхозное рабство, за нищие прилавки и обшарпанные фасады – они это делали не нарочно. Не с целью обмануть. «Белые» в это искренне сами верили, потому что у них была своя призма восприятия. А она никакой двусмысленности о «новой жизни» не допускала: за что ни возьмись, всё оскудело, всё ухудшилось, всё одичало!
Тот, кто был всем – и вдруг стал в своей стране ничем, обо что ноги вытирают – НЕ МОГ иного увидеть. И не мог понять (ох уж эти психологические аберрации! ) – что те, кто при нём были ничем – пока живы, не простят ему своего прошлого в состоянии Ничто.
Злое и звериное отстаивание себя у красных и у белых (каждый дрался за своё, очень личное) – важный лейтмотив большевистской революции. Но, разумеется, не единственный.
Есть нежелание делить обиженных на правых и неправых, считать чью-то обиду реальной, а обиду другого – вздором. Именно это желание, парадоксальным, с виду, образом и делает советским человеком. То есть нежелание быть на одной из перекусавших друг друга стороне обиженных – ведёт к источнику обиды, к тому, что их сделало обиженными друг на друга – к капитализму, как причине ВСЕХ жертв.
Страх и ненависть плохие советчики – даже если они сто раз обоснованы и не с потолка взялись. Понятно, что личные эмоции людей, извлечённых из могилы – делали их неразборчивыми, всеядными, наломали дров вокруг и около источника их раздражения, вовлекли в расправу совершенно случайных людей.
Что красные, что белые – дети капитализма, вынырнувшие из его зловещей купели. Они там зародились и там сварились. И высшая мудрость в том, чтобы признать виноватыми не отдельных людей, а весь этот уродливый, безобразный уклад жизни, в котором – САМОЕ ГЛАВНОЕ:
— Люди снимают с себя обязанность по взаимной защите.
А раз так, то каждый за себя.
Фабрикант сам за себя – когда в неистовой и страшной борьбе за существование он, как и доисторический ящер, заживо гложет попавшего в зависимость от него рабочего.
Но и рабочий сам за себя, и платит фабриканту той же монетой, в сущности, лишь зеркально отражая в зверствах революции зверства по отношению к себе. Страшен необразованный, тёмный, изнасилованный самым грубым способом человек, когда он дорвётся до власти, до мщения, до «винтовки, рождающей власть».
Но разве такой мститель нарушает главный принцип капитализма – «или я живу вместо тебя, или ты вместо меня»? Разве он не вырывает у судьбы свой шанс на жизнь, в той же самой дарвинистской борьбе за существования, согласно которому фабрикант его и угнетал в предыдущие годы?
Ты хотел быть счастливым – и я тоже хочу.
Ты поставил дело так, чтобы быть счастливым через мой труп?
Ну, так и я отплачу тем же: буду счастлив через твой труп.
Победители истребляют побеждённых – что в этом для тебя, капитализм, нового?
Почему это перестало нравиться капиталистам только когда они оказались в роли побеждённых? А когда были в роли победителей – то им «почему-то» всё нравилось, и всё их устраивало…
Месть можно понять, месть можно оправдать – но из неё нельзя построить светлого будущего.
За тучами личной мести должно однажды проглянуть Солнце понимания, что капитализм – не только твоя, батрак, личная трагедия, не только твоё личное Ничто – но и ВООБЩЕ НИЧТО.
Ноль перспектив. Заворот кишок у истории. Замкнутое кольцо, бредовый «день сурка», бесчисленные повторы – как в цикле рождений и пожираний биосферы.
Свести счёты, закрыть гештальты, отомстить – ладно, мы это поняли. Но дальше что?
Рождая страх и ненависть бедных к богатым, капитализм зеркально рождает страх и ненависть богатых к бедным.
— А что, если они однажды сделают с нами то, что мы делаем с ними?
Отсюда и адские планы современного Запада уничтожить человеческий мозг, чтобы убить «зависть», убив мыслительную полноценность, убив, как в украинствующем дегенерате, способность мыслить, сравнивать, осознавать себя в мире и мир вокруг себя.
Из страха. И ненависти.
Капитализм – ловушка для цивилизации, за которой нет ничего, в том числе и самой цивилизации, потому что озверение и оскотинивание человека достигает в нём зияющих высот.
Оставим тёмному и малограмотному мстить за себя.
Мы, образованные и широко мыслящие – должны стать выше личных обид, и подумать, как устранить сам источник великой взаимной ненависти.
То самое ОБЩЕЕ НИЧТО, которое и побуждает выступить против капитализма не только голодных, но и умных сытых.
Капитализм, опираясь всё больше на зомбирующие технологии, явно замыслил убить человека.Ну так пусть человек убьёт капитализм.
И сможет стать человеком в полном смысле этого слова, вырвавшись из тисков биосферы в полноценную Ноосферу.
Ал. Берберов, команда ЭиМ